Десять часов. Можно открыть заседание. Напротив меня сидят шестеро судей и среди них — обвинитель, который все силы ума использует на то, чтобы убедить этих двенадцать добряков в моей вине и в том, что только пожизненная каторга или гильотина — достойное для меня наказание.

Меня собираются судить за убийство сутенера из квартала Монмартр. Нет никаких улик, но полицейские, которые получают награду за каждого пойманного преступника, настоят на моей вине.

Полицейские заявят, что в их руках имеется «секретная» информация, не оставляющая сомнений в моей вине; а в это время в полицейском участке фабрикуется граммофонная запись: человек по имени Полин оказывается эффективным свидетелем обвинения.

Я отказываюсь признать свое знакомство с Полином, и судья в один прекрасный момент спросит меня совершенно беспристрастным голосом:

— Ты утверждаешь, что этот свидетель лжет? Хорошо. Но с какой целью он лжет?

— Господин председатель, меня не мучают бессонные ночи из-за угрызении совести по поводу убийства Маленького Роланда. Я не убивал его. Я пытаюсь понять, что побудило этого свидетеля прицепиться ко мне и всякий раз, когда обвинение ослабевало, подбрасывать дрова в затухающий костер лжи. Я пришел к выводу, господин председатель, что полицейские поймали его на месте преступления и совершили с ним сделку: они оставят его в покое, если он даст показания против «Бабочки».

Я был очень близок к истине: Полин, представленный на суде как человек честный и без уголовного прошлого, был через год задержан и обвинен в торговле кокаином.

Хюберт пытается защищать меня, но ему далеко до обвинителя. Только защитнику Бюфе удается, благодаря своему искреннему негодованию, поставить обвинение перед несколькими трудными проблемами. Но впустую! Прэдель выходит победителем из этого поединка. Он льстит присяжным, и они надуваются от гордости: такой достойный человек относится к ним, как к равным.

В одиннадцать часов ночи шахматная партия заканчивается. Защита получила мат. Моя вина подтверждена. Французское общество, представленное обвинителем Прэделем, беспощадно вычеркивает из своих рядов 25-летнего молодого человека. Председатель суда Бэвин подносит мне это блюдо голосом, лишенным всякого оттенка:

— Подсудимый, встать!

Я встаю. В зале царит абсолютная тишина, все задержали дыхание, сердце в моей груди стучит немного сильнее обычного. Присяжные стараются не смотреть на меня. Кажется, им стыдно.

— Обвиняемый, присяжные подтвердили вашу вину по всем пунктам обвинения, кроме одного: планирование убийства. Вы приговариваетесь к пожизненному заключению с каторжными работами. Хотите что-то сказать?

Я не произнес ни звука. Вел себя как обычно, только сильнее прижался к барьеру, за которым стоял.

— Господин председатель. Я невиновен и пал жертвой полицейского заговора.

До меня доносится шепот женщин, приглашенных сюда. Не поднимая голоса, я говорю им:

— Заткнитесь, женщины, разукрашенные драгоценностями и приходящие сюда, чтобы пощекотать себе нервы. Фарс окончен. Убийца разоблачен, и вы должны быть довольны.

— Стража, — говорит председатель, — увести заключенного.

Я слышу крик:

— Не переживай, милый мой, я найду тебя и там.

Это моя добрая Нент, крик ее любви.

Мои друзья хлопают в ладоши. Они гордятся мною, гордятся тем, что я не сломился и никого не выдал.

Возвращаемся в зал, в котором мы сидели перед началом заседания. Полицейские надевают на меня наручники, и один из них прикрепляет меня к себе короткой цепью: мою правая рука прикреплена к его левой. Ни единого слова. Я прошу сигарету. Сержант дает мне сигарету и сам зажигает ее. Рука полицейского вынуждена двигаться в такт каждому движению моей руки.

Я выкуриваю три четверти сигареты. Никто не раскрывает рта. Я смотрю на сержанта и говорю ему:

— Пошли.

В сопровождении дюжины полицейских я спускаюсь по лестнице и попадаю во внутренний двор здания суда. Здесь нас поджидает «черный ворон». В нем нет перегородки, и мы усаживаемся на скамьи — по десять человек на скамью. Сержант бросает:

— В тюрьму.

Тюрьма

Мы прибываем к последнему дворцу Марии-Антуанетты, и полицейские передают меня начальнику тюрьмы, который расписывается на квитанции. Они уходят, ничего не сказав, но перед этим — сюрприз — сержант крепко пожимает мои руки, закованные в наручники.

Начальник тюрьмы спрашивает:

— Сколько тебе влепили?

— Пожизненное заключение.

— Не может быть! — он смотрит на полицейских и понимает, что это правда. У этого тюремщика, столько перевидавшего на своем веку и хорошо знакомого с моим делом, находится для меня доброе слово: — Сволочи! Они с ума посходили!

Он осторожно снимает с меня наручники и лично отводит в бронированную камеру, предназначенную для приговоренных к смерти, к каторге, для сумасшедших и особо опасных преступников.

— Крепись, Бабочка, — говорит он мне, запирая дверь. — Тебе передадут твои вещи и еду из прежней камеры. Крепись!

— Спасибо. Я в полном порядке, поверь мне, и надеюсь, что мое пожизненное заключение станет им поперек горла.

Через несколько минут кто-то скребется о дверь.

— В чем дело?

Голос отвечает мне:

— Ничего. Я просто вешаю табличку.

— Для чего? Что на ней написано?

— Пожизненная каторга. Следить внимательно.

Мне кажется, они действительно посходили с ума. Не думают ли они, что полученный мною шок может довести меня до самоубийства? Во мне достаточно силы. Буду бороться. С завтрашнего дня начну действовать.

Утром, за кофе, я спросил себя: обжалую ли я приговор? Для чего? Будет ли у меня какой-то шанс перед другим судом? Сколько времени я на этом потеряю? Год, восемнадцать месяцев… И для чего? Чтобы получить двадцать лет вместо пожизненного заключения?

Но я задумал бежать, и количество лет никакого значения не имеет. Я вспомнил осужденного, который спросил председателя суда: «Мосье, а как долго длится во Франции пожизненная каторга?»

Я хожу по камере. Послал телеграмму жене, чтобы утешить ее, и сестре, которая выступила в защиту брата, одна против всех.

Кончено, занавес опущен. Мои родные страдают больше меня, а бедный отец с болью несет свой тяжелый крест в далекой провинции.

Вдруг меня потрясает: ведь я невиновен! Но перед кем? Да, перед кем я невиновен? Я говорю себе: никогда не рассказывай, что ты невиновен, — над тобой посмеются. Смешно заплатить пожизненным заключением за какого-то сутенера, которого даже и не ты убрал. Лучше всего заткнуться.

Сидя целый год в тюрьме, я не думал, что получу столь суровый приговор. Такая мысль меня вовсе не занимала. Хорошо. Первым делом, надо наладить связь с другими осужденными, которые могут стать сообщниками при побеге. Я выбрал парня по имени Деге, из Марселя. Увижу его у парикмахера. Он ходит туда каждый день бриться. Я тоже прошу отвести меня в парикмахерскую и, действительно, вижу его там, стоящего лицом к стене. В момент, когда я его замечаю, он уступает кому-то очередь, желая продлить удовольствие. Останавливаюсь рядом с ним и быстро говорю:

— Что слышно, Деге?

— Порядок, Пэпи. Получил пятнадцать, а ты? Слышал, тебе здорово влепили.

— Да, получил пожизненное заключение.

— Обжалуешь?

— Нет. Надо только хорошо питаться и развивать тело. Да, Деге, нам нужны будут крепкие мускулы. Ты заряжен?

— У меня 10000 франков. А ты?

— Нет.

— Мой тебе совет: запасись побыстрее. Твой адвокат Хюберт? Он не принесет тебе патрон. Пошли свою жену с заряженным патроном к Данетте. Пусть она передаст его Доминик и, уверяю тебя, он будет здесь.

— Ш-ш-ш… тюремщик смотрит на нас.

— Пользуетесь возможностью, чтобы поговорить, а?

— Это несерьезно, — отвечает Деге, — он рассказывает мне о своей болезни.

— А что с ним? Испортился желудок после суда? — жирный тюремщик раскатисто смеется.

Такова жизнь. Я уже вступил на «тропу разложения». Здесь смеются над 25-летним человеком, приговоренным к пожизненному заключению.